Хочу обнять этого калеку с проступающими из-под шахтерской робы плечами, а потом пожать его завернутую в бурые бинты культю. Я точно знаю, что пришедший 15 февраля в Горловку мир - обман, передышка перед новым отчаянным боем, актерская реприза на подмостках театра военных действий. Но я готов поддаться блефу этого геополитического преферанса, дабы немного вдохнуть тишины и смазать свое заржавевшее тьмой сердце. Иначе оно остановится, перестанет будить и возвращать меня из мизантропических снов разума. Мне нужен этот обман, как и сотням тысяч моих близнецов в Донецке, Горловке, Енакиево, Дебальцево, Углегорске и Первомайске. Мы требуем ложь мира перед неминуемой правдой войны.

И город пальцы сжал перстом,

Перекрестил себя крестом,

Чтоб на себе не дать поставить крест.

Мой город сохранил лицо:

Прорвал блокадное кольцо,

И вновь зовёт к себе оркестр.

Именно эта песня Александра Васильева играла в моих наушниках, когда утром 15 февраля я вышел на улицу своего большого и затравленного города. Вообще в последнее время я стал замечать, что музыканты - это некие проводники-прорицатели. Быть может, они поют о чем-то своем, но это так точно соотносится с моей действительностью. Порой просто поражаешься совпадениям, описаниям и предсказаниям. 

Знаете что больше всего пугает, когда идешь по городу, который месяц находился под артобстрелом, а ты почти все это время был дома? Ожидание. Ты не знаешь, что ждет тебя за углом ближайшей многоэтажки. Ты хочешь увидеть, что там все осталось по прежнему, но где-то на самом краю сознания таится другая мысль. Даже не мысль, а смутный образ. Разрушенного, изувеченного и покореженного "привычного". Боишься, что этих деревьев уже нет, а дом друга, в гостях у котором ты провел не один прекрасный день во времена студенчества, превратился в руины и пепелище. Ты боишься увидеть разрушенные улицы детства, сквер юности и дороги зрелости.

А на встречу идут люди, которые смотрят вверх. Но не на небо, а в поисках разбитых окон и осколочных выбоин на стенах. И от этого становится страшно. От экскурсионного любопытства в их глазах. От привычности взгляда на разрушения. От ровности рассуждений о траектории полета. Но есть и другие, кто осторожно тебе улыбается или смотрит на город с бесслезным блеском в глазах. Или вот чудак, который идет в наушниках с мобильным в руках и беспечно напевает что-то из "Короля и Шута". "Когда закончились артобстрелы, то я, действительно, хотела выйти на улицу с воздушными шариками и флажками, - сказала мне через пару дней одна из знакомых. - Здороваться с живыми людьми, махать флажками и поздравлять с тишиной каждого встречного".

Я даже и не знаю, как передавать вам чувства человека, который поверил, что в ближайшее время больше не будет обстрелов. Вышел в морозное утро февраля и своими ногами прошел несколько километров по городу без звукового сопровождения РСЗО, гаубиц и минометов. Облегчения? Окрыленности? Пробуждения? Нет, это все не то. Потому что гамма чувств, разлитая в душе человека в этот момент больше всего схожа с красками на полотнах Клода Моне или Поля Гогена. Правда, каждый резкий звук накладывает на эти картины неизменный эффект сепии.

Я не буду вспоминать вечер этого дня, когда вернулся домой из тревожной вселенной Горловки с букетом февральских переживаний. Хотелось их тут же поставить в электронную вазу текста и сохранить как можно дольше. Но, увы, электричество так и не дали. Что было вечером - вы, наверняка, уже знаете. Поэтому я скажу о том, что запомнилось мне в последнее мирные часы этого дня. Свечи в домах напротив. Они не не только освещали обесточенные жилищные бомбоубежища, но и были неким поминальным символом войны. Их танцующие в оконных сквозняках лепестки, словно огни Святого Эльма, шептали - военный шторм рядом, но мы выживем. И, правда, как говорил Юрий Юлианович, пока горят поминальные свечи - еще годы до темноты...